Для избавления ребенка от детского худосочия или собачьей старости ребенка «просовывали сквозь расщепленный с помощью клина дубовый рычаг и притом таким образом, чтобы рубашка с ребенка сорвалась и осталась в расщелине». Потом эту рубашку осиновым колом забивали в передний угол избы. Башкиры при лечении от такой же болезни проводили обряд изгнания «собачьей души». Однако после чтения заговоров и купания рубашку не прибивали, а зажимали дверью. Однако, несмотря на различие, эти акциональные действия с одеждой в семантическом отношении идентичны. Их смысл заключается в активном воздействии на рубаху, причинении боли, вреда духу болезни с тем, чтобы он быстрее покинул ребенка и вернул ему здоровье. В некоторых селениях заболевшего ребёнка протаскивали между двумя ветками дуба. Обряд протаскивания (пропускания) ребенка через какое-нибудь
препятствие – одна из форм предохранительной магии, которая была известна многим народам. С помощью протаскивания достигался переход ребенка из одного пространства и состояния в другое, где он заново рождался, но уже здоровым и излечившимся от болезней. В
др.вариантах после такого сеанса лечения с ребенка снимали рубашку и относили к реке для полоскания. У Н. В. Никольского об этом говорится следующим образом: «Затем мать ребенка берет белье с ребенка и идет на речку. Встав против воды, полощет белье: “Ешь, собачья старость”.
Кроме описанного выше
способа для изгнания болезни ребенка «избивали» рябиновым прутом, клали на мялку и имитировали процесс мялки конопли, «толкли» в ступе, закрывали корытом, а вокруг поджигали лен, «испекали» в печи и т. д.
В некоторых случаях белье или одежду с больного ребенка снимали и просто выбрасывали, а взамен одевали в новое белье. Так,напр., поступали при лечении ребенка, заболевшего от воздействия злого духа 'ийе'.
Для излечения от болезни женщина-ворожея проводила обряд. На конечном этапе обряда, произнеся лечебный наговор, она обмывала ребенка речной водой, после чего там же надевала на него новую рубашку. Венгерский исследователь Дюла Месарош уточняет, что после лечения от 'ийĕ' ребенка одевали в белую рубашку. Здесь, вероятно, лечебное воздействие усиливалось не только за счет одевания чистого, равно
безопасного белья, но и за счет его цвета. Потому что белый цвет одежды во многих культурах, в том числе чувашей, наделялся сакральной силой. Обмывание ребенка речной водой объяснялось представлением, что болезни при такой манипуляции не только «смываются» с тела ребенка, но и уходят вниз по течению реки. В аналогичном ключе, вероятно, следует рассматривать некоторые обряды лечения с помощью одежды среди удмуртов. По описанию Н. Г. Первухина, больной в старом
загрязненном белье заходил в реку, где его скидывал; а выходя на берег, надевал уже все чистое. В таком же контексте описывает способ лечения от лихорадки Г. Е. Верещагин:
«Одержимый лихорадкой в весеннее время должен перейти бродом реку и, сняв с себя рубаху, оставить ее на другом берегу, а сам должен перейти нагим, не оглядываясь назад;
тогда лихорадка прекращается».
Бывали ситуации, когда действия по изгнанию болезни проводили над одеждой человека, от которого она якобы исходит. Напр., одним из способов лечения ребенка от сглаза было окуривание с помощью древесного гриба. Такое действие достаточно было провести над фрагментом или кусочком его одежды. Такой же способ лечения от сглаза бытовал среди закамских удмуртов. Для этого незаметно отрывали какой-нибудь кусок нестираной одежды, затем поджигали и под текст наговора обводили вокруг ребенка.
В экстремальных ситуациях чуваши прибегали к ритуалу, в основе которого лежала идея символического перерождения человека. Своеобразным, но далеко не уникальным и единственным в этом отношении является т. н. обряд 'пĕр кун кĕпи' (букв.: рубашка одного дня), сохранившийся вплоть до наших дней среди чувашей Закамья и Причермешанья. В этнографической литературе этот обряд получил освещение в работах П. П. Фокина, О. В. Егоровой, Г. Б. Матвеева. Фрагментарное описание обряда сохранилось также в ответе одного из корреспондентов Н. В. Никольского, который датируется 1928 г.
Обряд 'пĕр кун кĕпи' проводился с целью сохранения жизни больному ребенку, а также в случаях, когда в семье часто умирали дети. Смысл обряда заключался в приготовлении для ребенка в течение одного
светового дня (обязательно до захода солнца) детской рубашки. В приготовлении рубашки принимали участие 7 женщин, которые по отдельности выполняли семь условных стадий работы: 1) мяли коноплю (посконь, лен);
2) толкли волокна в ступе; 3) расчесывали кудель; 4) пряли; 5) стирали нити и высушивали у натопленной печи; 6) заправляли стан и ткали; 7) кроили и вручную шили рубашку. В нарушение традиции готовое полотно не стирали и не отбивали. Шили вручную, отделку рубашки не производили, разрезы и вырез не обметывали, подол и рукава не обрубали, пуговицы не пришивали. Готовую рубашку надевала мать ребенка или самая старшая в семье, обычно мать отца ребенка. При одевании рубашки она произносила традиционное пожелание: «Кĕпи зĕттĕр (зĕртĕр), пузĕ юлтгр!» (букв.: Пусть рубашка износится (истлеет), а голова останется!). К слову, данное пожелание чуваши произносят при одевании на ребенка любой новой одежды. Количество участниц обряда, по мнению П. П. Фокина, имеет прямое отношение к сакральному числу «семь» и было призвано «семикратно увеличить силу противодействия духам, насылающим болезни».
Обращает на себя внимание то, что «рубашку одного дня» после ее приготовления на ребенка одевала самая старшая в семье женщина. Вероятно, такая церемония проводилась с
целью пожелания ребенку долголетия. Несмотря на узколокальное бытование
(чувашское население Причеремшанья современной Самарской обл.), обряд 'пĕр
кун кĕпи' имеет близкую параллель с обрядом изготовления т. н. обыденных предметов у славянских народов. В качестве таковых у
русских и других славянских народов Восточной и Западной Европы выступали холсты, полотенца, рубахи, деревянные кресты часовни, церкви, которые изготовлялись по обету или для защиты от какого-либо бедствия – засухи, града, мора, войны и т. д. Как отмечает С. М. Толстая, сакральность и магическая сила обыденных предметов достигалась полнотой, завершенностью всего процесса и его «спресованностью» во времени. Другой знаток восточнославянской мифологии и народной обрядности Т. А. Бернштам смысл и значение слова «обыденная новина»
усматривает в мифологическом представлении о сотворении нового – молодого взамен
старого, в стремлении таким образом «дать новую жизнь явлению отмирающему или зараженному недугом, опасностью»
И. Г. Петров
